Книга о концах - Страница 13

К ним пригляделись. Запомнили высокого бритого господина, другого со шрамом на щеке, даму в отличных летних костюмах, которая по утрам уходит рисовать с ящиком красок, а живет от других отдельно. Недавно подъехали еще двое: молодой человек в широкополой шляпе и полная голубоглазая барышня. Всех теперь живет человек десять, а то и больше.

Бритый господин - Шварц, глава боевой группы. Дама-художница - Евгенья Константи-новна, участница "экса" в Петербурге на Каменоостровском. Последними приехали Наташа Калымова и тот, которого называли то Ботаником, то Ринальдо. Раньше других здесь поселились Ксения Вишневская и Дора.

Ксения - высокая, худая, с большими черными глазами и синевой под ними, с медленными движениями скрытой истерички, женственно-недоступная, умная, чистоплотная до щепетильно-сти, всегда в гладком платье без лишней морщинки и всегда столь же гладко, без единого локона и без единого отставшего волоса причесанная. Неизвестно, любил ли ее кто-нибудь - осмелился ли любить. За исключением Бодрясина, все ее стараются уважать, а то и впрямь уважают. Только Бодрясин позволяет себе называть ее в глаза "товарищ богородица", а за глаза "догма Ивановна". Он же не раз говорил, что хорошо бы посмотреть в щелку, какой она бывает наедине:

- Может быть, откроются новые мощи, а в-возможно, что и т-тайный грех.

У Ксении большое революционное прошлое, а в нем близкая дружба с несколькими "святы-ми",- и, кажется, ни одного друга в числе живых.

Дора - некрасивая, бесцветная еврейская девушка, преданнейшая эсерка, партийная от смугловатой и нездоровой кожи до мозга костей. Никогда не позволяла себе никаких уклонов в мыслях и поступках, не понимала и не одобряла шуток. Одна из тех, неспособных на критику и на самостоятельность действий, без которых нельзя обойтись в заговорщических делах и которым доверяют, как таблице умножения, химической формуле или старой испытанной прислуге.

Малозаметным членом группы из новых был Петровский, привлеченный Шварцем с намере-нием использовать его, как еще легального, для связей с Россией.

Убедив Наташу приехать на остров, Шварц не связал ее никакими обещаниями:

- Побудьте с нами, приглядитесь и тогда сама решите, что будет дальше.

Это было знаком особого и исключительного доверия, каким Шварц дарил немногих.

Наташа не ожидала встретить здесь Евгенью Константиновну - и ей искренне обрадова-лась. И понятно: ведь это из той, петербургской, волшебной и страшной жизни!

- Даже не знала, что вы за границей.

- Я здесь недавно. Обитала в Финляндии, но все-таки заглядывала в Петербург, пока там жил дядя.

- И ни разу не...

- Не попадалась? Нет, все же раз меня арестовали, но дядя устроил грандиозный скандал - и меня выпустили. И затем я уехала.

Все та же: выдержанная, внешне холодная, немного насмешливая, неизменно аристократич-ная в повадках и костюме. С Наташей была откровеннее: "Скучно мне, да и все не то!" Наташа ей говорила:

- Никогда я вас не могла понять до конца! Словно бы вы не наша, а между тем...

- Я, Наташа, ничья. Ни того, ни этого берега. И такая я с детства. Если меня не повесят, то уйду в монастырь и буду игуменьей.

- Но вы в группе Шварца?

- О да, Шварц - явление замечательное. Это, конечно, не Олень, но все-таки исключитель-ный человек. У меня к нему художественная склонность.

По-прежнему скрытна и уклончива, но в глазах новое - уже не огонек, а усталость.

Живописью не то занималась серьезно, не то шутила. Наташе показала только "фреску" на косяке окна:

- Вот думают, что это не картина, а только проба красок или что я вытираю кисть о штука-турку. А я утверждаю, что это - лучшее мое произведенье. Видите - красочная буря, вроде спирали; а тут фиолетовый зигзаг. Изображение моей непокорной и непристроенной души. А может быть мировой хаос. Во всяком случае - никакой гармонии.

Шутит, вероятно...

Всех этих разных людей связывала одна уверенность: если революция еще возможна, то путь к ней един - террор. Можно бросить все и уйти в личную жизнь, как сделали уже многие. Но если остаться верными себе и своему отречению от личного,- иного пути нет.

У каждого были свои призраки и свои воспоминания о первых шагах молодой жизни. Была связь крови с близкими, которых казнили или умучали в тюрьмах. Было сознание тяжко легшей на плечи ответственности. И была отрава прошлым теперь уже всякий спокойный быт стал прес-ным: кто заглянул раз в таинственное и в пропасть, тому возврата к спокойной жизни нет.

СОБОРНАЯ ИСПОВЕДЬ

На остров вернулись Бодрясин и Петровский. Встретились случайно: Петровский ездил в Ла-Рошель купить себе рубашек с откидными воротниками и купальный костюм. Лето стоит исключительно жаркое.

- Обидно, что не запасся в Париже. Здесь дрянь, а на Олероне совсем нет. Купил какой-то полосатый.

Бодрясин съязвил:

- В полосатом вы будете совсем кр-красавчиком! А где вы ночевали?

- В "Коммерческом".

- Жаль - не знал. Я т-тоже там переночевал.

Петровский посмотрел с некоторым беспокойством.

- А вы когда приехали, товарищ Бодрясин?

- Вечером. И сразу завалился спать. На площади музыка, а я спал, как барсук. И всю ночь видел во сне говорящего пуделя. Т-такая ч-чепуха.

В "малом совещании" группы участвовали, по обычаю, Шварц, Бодрясин, Евгения Констан-тиновна и Данилов, уже старый человек из народовольцев, приезжавший на остров по вызову Шварца; Данилов был представителем центрального комитета партии.

Комитет высказался против покушения в Гессен-Дармштадте. Шварц негодовал и грозил отколоться и действовать самостоятельно. Неожиданно Бодрясин, перед тем обстоятельно доло-живший, что имеются все шансы на успех, высказался также против: